Спустя годы разлуки я вновь ехал к своему Бате, тому самому суровому русскому мужику, чья жизнь началась в эпоху, когда рушились идеалы, а выживать приходилось с кулаками и принципами. Он стал отцом на заре лихих девяностых, воспитывая меня так, как это делали все советские люди — с железной дисциплиной, немногословной лаской и верой в то, что мужчина должен уметь всё: и гвоздь забить, и правду в глаза сказать.
Подъезжая к старому дому, я чувствовал, как во мне просыпается тот самый мальчишка, которого он учил не бояться ни работы, ни жизни. Батя встречал меня на пороге, его взгляд, привыкший к суровости лет, смягчился, и в нём читалась та самая гордость, которую он никогда не произносил вслух, но которая всегда была со мной.
